Частые противу закубанцев в незначительных отрядах наши экспедиции и малый успех, от них доселе приобретенный, уверили их в собственном могуществе, тем более, что дерзкие их на наши селения набеги, вносящие с собою смерть, опустошение и ужас, оставались без ощутительного для них наказания. Сия-то самая уверенность их бывает причиною беспрестанных и часто с успехом ими в действие производимых покушений на Черноморскую [область] со стороны оного войска, воспрепятствовать им и отдаленность прежнего начальства были важнейшим побуждением присоединить оное войско, вместе с Таманским гарнизонным полком к Кавказскому отдельному корпусу…
[1816—1826] П. П. Свиньин
КАВКАЗСКИЕ ВОДЫ ПРАЗДНОВАНИЕ БАЙРАМА В КАБАРДИНСКОМ АУЛЕ АДЖИЕВА
Описание празднества было помещено в письме издателя «Отечественных записок» П. П. Свиньина, отправленного им из города Ставрополя в редакцию журнала 26 июля 1825 года. Как свидетельство очевидца оно преставляет значительный интерес с точки зрения этнографии кабардинцев первой четверти XIX в.
Публикуется по изданию: Отечественные записки. СПб., 1825. Кн. 64. Ч. 23. С. 241—254.
Я сейчас возвратился из Аджиева аула, находящегося в пяти верстах от теплых вод, и сразу взялся за перо..
Чтоб празднество Байрама сделать блистательнее и тронуть слабую струну черкесов — пощекотать их соревнование, я предложил сделать подписку для составления некоторой суммы, из коей можно было бы производить награды отличившимся в скачке, пляске и стрельбе. Предложение мое было принято почти всеми посетителями Горячих Вод, и в несколько часов собрано было несколько сот рублей. При посредстве услужливого коменданта оповещено было во все черкесские и ногайские аулы о раздаче премий и приглашен был Султан Керим-Гирей, считающийся первым трубадуром во всей Закубани.
Приближаясь к Аджиеву аулу за цепью карет, колясок, напоминавших гулянье в Екатерингофе, я невольно был изумлен картиной, представившейся моему взору: прелестная долина, расстилающаяся под навесом грозной Бештовой горы, покрыта была пестрыми толпами. Русские дамы в нарядах, дышаших Парижем, стояли вместе с черкешенками, походящими на привидения на их ходулях, называемых «пхавака»; группы военных офицеров сливались с разнообразными костюмами столичных и провинциальных щеголей — там казаки, черкесы, ногайцы рыскали на борзых конях своих; наконец, толпы песельников и музыкантов, расположенных по сторонам раскинутых палаток, — все вместе представляло весьма занимательное зрелище.
Празднество началось плясками. Долго черкесы мучили нас «Деньоной» — род «Казачка», который танцуют большей частью одни девушки, топчась на одном месте и вывернув назад плечи, как солдаты, с потупленными в землю глазами, без малейшего движения на лице. Потом они танцевали «Ук» (Удж): состава из себя кружок и схватясь крепко руками, мужчины с девушками, так, что монотонные движения сего круга всего более можно было уподобить морской зыби, а песни их — реву бури. Наконец, на середину сцены выскочил молодой стройный черкес с орлиным носом, пламенными глазами, вооруженный с ног до головы, махнул рукой, и черкесы загаркали и захлопали в ладони, а он более получаса забавлял нас воинственным танцем, называемым «Каффа», в коем поистине удивил
легкостью, быстротой и силой своих мышц: то вывертывая ноги назад, то становясь на всем скаку на пальцы, то кружась вихрем. Желательно было бы перевести сей танец на театр Петербургский с возможной точностью, может быть, он яснее многих описаний ознакомил [бы] нас с воинским духом и физическими силами этого народа, имеющего, по моему мнению, поразительную храбрость. В продолжение сего времени внимание наше неоднократно было увлекаемо шумными приходами черкешенок из соседних аулов. Они сопровождались несколькими всадниками, певшими во все горло, и предшествуемы были старой дуэньей, злобно озиравшейся на нескромные взгляды зрителей, тщетно старавшихся выманить взгляд или улыбку робких красавиц, шествовавших с потупленными глазами, крепко держась рука об руку, и казавшихся более обреченными жертвами, чем участницами общего веселья.
