Черкесы, как и прочие горские племена, — народ земледельческий. Земледелие, скотоводство и пчеловодство суть главные занятия черкеса. Все это в первобытном, младенческом состоянии: понятие о праве собственности хотя и существует в народе, но оно имеет особенный характер от быта горского, в котором все подчинено одной мысли — развить в народе отвагу и воинственность. Черкес готов жизнь отдать за свою собственность, но к чужой собственности не имеет никакого уважения и с опасностью [для] жизни, где может, готов себе присвоить чужое. Воровство и хищничество, последствия этого неуважения к праву собственности, считаются занятиями почетными, и они уважаются горцами, потому что почитают воинственный дух народа и развивают в нем все качества, необходимые для того, чтобы сохранить его независимость. На все увещания не хищничать горцы отвечают: «А что же станется с нами, когда перестанем хищничать? Мы сделаемся пастухами». Так как хищничество занимает важное место в жизни горца, то оно будет рассмотрено более подробно ниже.
Общежительность, основанная на хищничестве и на кровомщении, которую мы встречаем ныне у горцев, существовала в полной силе и у древних эллинов во весь первый героический период их истории до начала Троянской войны и, постепенно ослабевая, продолжала существовать до основания первых государств Древней Греции.
Древняя общежительность эллинов этого периода известна нам только из «Илиады» и «Одиссеи», двух величайших памятников первобытной поэзии человечества. Так вы видите пелазгов, разделенными на маленькие независимые царства, основанные героями и полубогами; вы находите хищничество, угоны стад и табунов, плен людей и перепродажу их в другие народы, находите гостеприимство, жертвоприношения, кровомщение. Все эти черты древнего быта эллинов, описанные обстоятельно Гомером, вы найдете в настоящее время существующими, живыми в быте кавказских горцев. «Одиссея», прочитанная на Кавказе, лицом к лицу с горскими народами, делается вполне понятною, и вы, изучая быт черкесов, поймете быт древних пелазгов, сохранившийся в ущельях Кавказа неизменным в течение тысячелетий.
Настоящее умственное и гражданское развитие горцев в младенческом состоянии. То же разделение на маленькие общества, управляемые старшинами или князьями, повсеместная власть мирской сходки и судебное разбирательство по обычаям. Горец отлично владеет оружием, умеет выездить боевого коня, ловок на хищничестве, умеет [уйтл] вовремя от погони и неожиданно напасть на своего неприятеля. Вот его главная наука, все его воспитание. Горцы с трудом перенимают все постороннее. В беспрерывном столкновении с нами, но не понимают, что такое Россия, ее силы, пространство и военные средства. Они видят русского солдата, казака, русские орудия, русские деньги, а внутреннего быта нашего, нашей цивилизации они не понимают. Одна пленная горская женщина наивно спрашивала у солдата нашего, кто он такой. Родился ли он от матери или так произошел на свете? Горцы не понимают нашей иерархии, нашей системы действий. Случалось часто, что горские старшины, увлеченные личным расположением к одному из наших частных начальников, заключали с ним мирный договор, но хищничали в пределах другого начальника. Не понимая связи наших начальств, они считали начальника, которому покорились, самостоятельным князем, чем- то вроде их горских князей, и полагали возможным хищничать в пределах другого русского князя. Это невежество есть одна из причин их непокорности. Горцы, служившие в Петербурге, вернувшись назад, рассказывают своим родичам в горах о нашем богатстве, огромности наших городов, о нашей силе. Этого никак горцы понять не хотят. Они считают своих соотечественников, служивших у нас, подкупленными нами, чтобы им рассказывать «небывалые басни о могуществе нашем». Старшины, частью от невежества частью с умыслом, заставляют рассказчиков молчать; обыкновенно, когда расскажешь им о могуществе России, о пространстве ее земель, они качают недоверчиво головою и говорят: «Странно! Зачем же русским нуждаться в наших горах и маленькой земле? Нет, верно, у них негде жить», — и тем разговор кончается.