И с кем бы ни пил я в канун светлых дат,—
Я пью, кабардинка, свой вечный, свой первый,
Свой тост за тебя, как твой сын, как твой брат!
МАРИЯ ТЕМРЮКОВНА
Картину видел в Нальчике, в музее:
Одна из жен царя всея Руси Покоилась в гробу…
И все грустнее Глядел царь Грозный.
То любовь еси…
Злорадствующих взглядов скрыть не в силах,
Шептались приближенные кругом…
А я подумал о путях России,
О тех корнях, откуда мы растем.
Как много вобрала в себя держава —
Насильно или вольной волей!
В ней И скорбь и радость наша, труд и слава.
Каких лишь не влилось в нее кровей!
Я чувствую, как россиянин, снова:
Не только благородный ученик,
Но и наследник русского я слова;
Я знаю, чем и почему велик
Наш общий, всесоюзный наш язык.
Н. ЗАБОЛОЦКИЙ
Собр. соч. в 3-х томах. Том I М., 1983 г., 655 с. В сб. «Арарат» было озаглавлено «Столбец о черкешенке», 346 с.
Черкешенка
Когда заря прозрачной глыбой
придавит воздух над землей,
с горы, на колокол похожей,
летят двускатые орлы;
идут граненые деревья
в свое волшебное кочевье;
верхушка тлеет, как свеча,
пустыми кольцами бренча;
а там за ними, наверху,
вершиной пышною качая,
старик Эльбрус рахат-лукум
готовит нам и чашку чая.
И выплывает вдруг Кавказ
пятисосцовою громадой,
как будто праздничный баркас,
в провал парадный Ленинграда,
а там — черкешенка поет
перед витриной самоварной,
ей Тула делает фокстрот,
Тамбов сапожки примеряет,
но Терек мечется в груди,
ревет в разорванные губы —
и трупом падает она,
смыкая руки в треугольник.
Нева Арагвою течет, а звездам —
слава и почет: они на трупик
известковый венец построили свинцовый,
и спит она… прости ей бог!
Над ней колышется венок,
и вкось несется по теченью луны
нутиловской движенье.
И я стою — от света белый,
я в море черное гляжу,
и мир двоится предо мною на два огромных сапога
— один шагает по Эльбрусу,
другой по-фински говорит,
и оба вместе убегают,
гремя по морю — на восток.
А. И. ПОЛЕЖАЕВ
Черкесский романс. — В кн.: Восточные мотивы.— М.; 1985 г., 41—42 с.
Под тенью дуба векового,
В скале пустынной и крутой,
Сидит враг путника ночного —
Черкес красивый и младой.
Но он не замысел лукавый
Таит во мраке тишины,
Не дышит гибельною славой,
Не жаждет сечи и войны.
Томимый негой сладострастной,
Черкес любви минуту ждет И так,
в раздумье о прекрасной
