Взглянул Улудай вверх и видит двенадцать дул, направленных в него сквозь крышу сакли.

— Я могу сделать то, продолжал незнакомец, чего еще никто никогда не делал: могу убить одного из Улудаев, убить тебя… Хочешь, сделаю?

— Нет, не хочу.

— Но ты согласен, что могу сделать то, чего еще никто не сделал?

— Совершенно согласен.

— Итак, я исполнил условие, по которому могу жениться на твоей дочери.

— Исполнил и я исполню данное мною слово; но это еще не все.

— А что еще?

— Чтобы сделаться мужем моей дочери, надо исполнить то, что она потребует.

— Как так? Об этом не было объявлено.

— Нет, извини, условие записано в коране андреевского эфендия Сулеймана.

Делать было нечего; претендент, вместе с отцом, отправились к красавице. Прекрасная Шекюр-Ханум сидела в своей половине на парчовых подушках, окруженная старухами. Красавица приветливо встретила молодого и статного князя.

— Мне легко угодить, сказала она сладким голосом, и с лукавою улыбкою устремила на него свои взоры.

Князь отвечал, что готов для нее исполнить даже самое трудное дело.

— Сделай самую обыкновенную вещь, сказала красавица. Если ты назовешь и сделаешь сто дел и не отгадаешь задуманного мною и известного этим трем старухам, то я не буду твоею женою.

— Изволь… я совершу намаз.

— Раз! провозгласили старухи и черкнули углем на стене.

— Сделаю пять омовений.

— Два! просчитали старухи.

— Пообедаю.

— Три!

— Украду лошадь с конюшни соседа.

— Четыре!

Сколько не называл князь, но угадать не мог, и дело самое обыкновенное не было названо.

— Ступай, подумай, сказала княжна, а то скоро будет то, что и ты потеряешь право на мне жениться.

Опечаленный, вышел князь из сакли невесты. Смеркалось; можно было ожидать скорого возвращения узденей и нукеров Джан-Клича, и тогда, конечно, жених сделался бы жертвою своего наглого поступка.

Князь торопился опять в саклю невесты, говорил ей самые обыкновенные вещи, дошел до девяносто девяти и не угадал. Положение становилось крайне затруднительным. Как бешеный, выбежал молодой князь из сакли невесты; голова его горела, холодный пот обдавал все тело, члены дрожали.

На дворе опять слышит топот, видит чернеющих вдали узденей Джан-Клича; смерть неизбежна.

— Я погиб и храбрые товарищи! кричал он, пусть и она погибнет от моего кинжала — не доставайся никому! Князь с гневом бросился к сакле, но в это время из-за угла показалась старуха: она не удержала на языке тайны, подозвала к себе князя, шепнула ему на ухо и сама поспешно скрылась.

Тот вбежал в саклю Шекюр-Ханум и, взволнованный, не мог выговорить рокового слова, а только показал на конец кинжала и баранью шкуру, которою обтягивается грудь черкешенок.

— Я твоя! радостно вскрикнула княгиня и протянула ему обе руки.

— Будь осторожен, не порань груди в первый день брака, сказал Улудай…75

Черкешенки отличаются замечательным искусством в работах; скорее износится и разорвется самое платье, чем лопнет шов, сделанный их рукою, серебряный галун черкесской работы крепок и изящен.

Во всем, что работали женщины, виден тонкий вкус и отличное практическое приспособление. Умение хорошо работать считалось, после красоты, первым достоинством для девушки и лучшею приманкою для женихов. Замужних женщин никто не видел; они сидели дома, занимались детьми и хозяйством. Им дозволялось принимать у себя родных обоего пола, но коран воспрещает вход в чужой дом, без согласия на то хозяина.