— Так как же, согласен? — спросил настойчиво атаман.

И опять долго думал Алибей, засунув обе руки за кушак,

— Хорошо, я согласен,— ответил он наконец и, подумав, прибавил, не глядя атаману в глаза.— Но тоже с условием!

— Каким? — насторожился атаман и впился в него глазами.

Алибей молчал.

— Каким?! — нетерпеливо и обеспокоенно повторил свой вопрос атаман.— Говори же, каким?! Я жду.

— Поклянись мне именем твоего аллаха и твоего белого царя, что истребишь весь род Двалибея до седьмого колена, если я погибну, не отомстив!

Когда атаман поклялся именем своего бога и царя, оба обменялись кинжалами и назвали друг друга кунаками. Так был скреплен их договор.

Долго готовился кунак атаман к походу в горы. С севера приехало иа конях и пришло много воинов, привезли они пушки, да такие, каких Алибей еще не видывал.

Когда все было готово, вражеские полки в нескольких, местах переправились через реку Кубань и направились в горы. Хотя и было условлено напасть только на один-два аула, где жила родня Двалибея, но созванная рать гяуров двигалась широким фронтом, и Алибею было неясно, что это значит.

— А это значит, что мы в один поход истребим весь род Двалибея, где бы он ни находился, пока ты еще жив; ты только указывай нам самый прямой путь,— объяснил ему кунак атаман.

Всполошившись, заметались в своих аулах джигиты, видя, что вся степь у подножия гор усеяна полками гяуров. Еще более встревожились они, когда узнали, что неверных ведет отважный джигит хаджи Алибей. Муллы проклинали его в мечетях и с минаретов: джигиты и хаджи исключили его из своей среды и объявили абреком, отреклись от него вся родня, кунаки, жены, дети, сама мать и все горцы.

— Да не принесут ему плода ни земля, ни женщина,— проклинали его во всех мечетях и на сходках.

— Да застигнет его на обессиленном коне буря в горах!..

— Да заманит его шайтан в лагерь подлых гяуров и да встретит его там неверная дева и напоит его, жаждущего, нечистой водой…

Всякое бывало в горах Кавказа: воевали между собой соседние народы, дрались племена, ссорились кунаки, но чтобы свой воин, горец-джигит призывал себе на помощь неверных гяуров, хотя бы и против злейшего врага своего,— этого, кажется, еще не было в горах с тех пор, как Ошха Махо подпирает небо.

Приготовились достойно встретить врага и горцы. Муллы с минаретов объявили неверным священную войну — газават.

Но долго не начинали сражения ни одни, ни другие. Джигиты и мюриды выжидали, пока гяуры войдут в горные ущелья и поднимутся на высоты, чтобы сбросить неверных в пропасти, забросать их камнями, обломками скал и перестрелять одного за другим, как фазанов. Кроме того, джигиты знали, что в горах немного значат и пушки гяуров, а их кони, неприученные цепляться за скалы и лазить по обрывам, тотчас устают и начинают спотыкаться. Знали и ждали. Но и враг знал, что джигиты страшны только до тех пор, пока они в горах и на конях; знали, что горные кони пугаются грома пушек и что пеший джигит то же самое, что сокол с подрезанными крыльями. Знали и тоже